Лидия Довыденко Лидия Владимировна Довыденко - прозаик, публицист, краевед, член Союза писателей России, член Союза журналистов России, кандидат философских наук, главный редактор художественно-публицистического журнала «Берега», автор 19 художественных, историко-краеведческих, публицистических книг, ряда телевизионных фильмов. Диплом и нагрудный знак «Трудовая доблесть России» - «За труд во славу России», лауреат Всероссийского конкурса журналистских работ «Патриот России»- 2016, «Золотое перо Руси»-2016, медаль имени поэта Николая Рубцова, медаль Ассоциации ветеранов боевых действий органов внутренних дел и внутренних войск России «За верность присяге» имени генерал-лейтенанта И.Д. Волкова, 1 место (Золотая медаль) в конкурсе СМИ Патриот России – 2017, медаль «За труды в просвещении, культуре, искусстве и литературе» -2017. E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. «Вместо точки я поставлю солнце…» О «Кубинском дневнике» Юрия Кузнецова Одно из глобальных трагических событий в мировой истории XX века – Карибский кризис, начавшийся в 1962 году. Ю.П. Кузнецов в период службы на Кубе Он был разрешён путем переговоров двух стран: СССР и США, сформулирован итог стратегиче¬ской операции, получившей название «Анадырь»: предотвращена угроза термоядерной войны, Куба обрела независимость, с границ СССР Североатлантический Альянс убрал ракет-ные базы, возрос авторитет СССР как мировой державы. С тех пор прошло 55 лет. Кризисы то и дело сотрясают земной шар, и поэтому возникает необходимость: обратиться к теме мирового катаклизма глазами не просто участника, а классика русской поэзии прошлого века – Юрия Кузнецова. «Ле¬том 1962 го¬да в на¬шу си¬бир¬скую часть при¬шла се¬к¬рет¬ная ди¬рек¬ти¬ва: от-пра¬вить луч¬ших спе¬ци¬а¬ли¬с¬тов в не¬из¬ве¬ст¬ном на¬прав¬ле¬нии. Луч¬шим я не был, я толь¬ко что окон¬чил учеб¬ный взвод, но ко¬ман¬дир ре¬шил от ме¬ня от-де¬лать¬ся, не¬вз¬лю¬бив за сти¬хи. Хо¬ро¬шим спе¬ци¬а¬ли¬с¬том я стал по¬том. В Бе-ло¬рус¬сии мы бы¬ли сфор¬ми¬ро¬ва¬ны, от¬прав¬ле¬ны в Бал¬тийск, пе¬ре¬оде¬ты в граж¬дан¬ское пла¬тье. В час от¬прав¬ки мы бы¬ли вы¬ст¬ро¬е¬ны, и пе¬ред на¬ми, взяв под ко¬зы¬рёк, про¬шёл ад¬ми¬рал. Он знал, на что мы идём, и от¬да¬вал нам по¬след¬нюю честь», - так вспоминал поэт в 1990 году о своей отправке на Кубу в период особой напряжённости между двумя сверхдержавами в качестве связиста ВВС, начинавшего свою службу в Чите. Балтийск Я помню ночь с континентальными ракетами, Когда событием души был каждый шаг, Когда мы спали по приказу, нераздетыми, И ужас космоса гремел у нас в ушах. 25 октября 1962 В переброске оружия и воинских формирований на «остров свободы», где была сформирована Группа советских войск на Кубе, участвовали Балтийский, Северный и Черноморский флот. С марта 1962 года советские корабли начали доставку на остров танков, истребителей МИГ-15 и МИГ-19, радиолокационных установок, военных специалистов. Только с 15 ию-ля по 15 октября 1962 года на Кубу было доставлено бо¬лее 260 тысяч тонн грузов: боевой техники, горючего, продовольствия, строительных матери-алов, более 43 ты¬сяч военнослужащих, каждый из которых проходил специальный отбор. Среди этих 43 тысяч военных был и Юрий Кузнецов. Его путь на Кубу проходил на борту сухогруза «Балтийск», отправившегося с базы в августе 1962 года. Адмирал, отдававший честь перед погрузкой – Г.С. Абашвили, вице-адмирал, с июля 1962 по август 1963 года — заместитель командующего группой советских войск по ВМФ на Кубе (операция «Анадырь»); ночью 28 октября 1962 года на 6 минут задержал выполнение приказа о пуске ракет, чем предотвратил начало третьей мировой войны . Главная военно-морская база Балтийского флота в Балтийске была переведена на режим повышенной боевой готовности. В первую очередь для переброски использовались суда вспомогательного флота. Теплоход «Волголес», например, доставил на Кубу 213-й истребительный авиационный полк. На борту теплохода «Николаевск» было переброшено 40 машин МиГ-21Ф и 6 — МиГ-15; 167 офицеров, из них 57 летчиков, 244 человека рядового состава. На теплоходе «Мария Ульянова» были переброшены подразделения 51-го ракетного дивизиона. «Во время Карибского кризиса, - вспоминает житель Балтийска Н. И. Евдокимов, - все проходило под знаком секретности. Болтать не позволялось. Нам всем оформили допуск по форме № 1. Работа выполнялась серьезная, и люди понимали ее крайнюю необходимость. Грузили самолеты, ракеты - на транспортные суда. Некоторые из них не по одному разу сходили на Кубу. Работали не по 8 часов, а столько, сколько было необходимо. Люди моего возраста - не чета нынешнему поколению, отличались патриотизмом, никто не роптал и не хныкал. Работа сутками никак на зарплате не сказывалась. Доплачивали только в том случае, когда была свободная вакансия. Например, нужно было два крановщика, а я работал один, мне доплачивали. Единственное, что нужно отметить, это усиленный паек питания, централизованно, всем!» Вспоминает житель Балтийска А.К. Маркевич: «В начале 60-х годов в Балтийской ВМБ был сокращен охранный батальон. Эти площади, которые позже займет бригада Морской пехоты, освободились для подготовки ракет на Кубу. Подготовительные работы велись только ночью. Ракеты возили на машинах, у которых колесо выше моего роста. Танкера на Кубу готовились, в основном, на 33-м судоремонтном заводе, загружались в военной гавани. Бригада сварщиков работала там, неделями не бывая дома. Ракеты маскировались под сельскохозяйственную технику. Помню, как экипаж одного танкера после возвращения с Кубы, попав в шторм, прибыл в Балтийск в тяжелейшем состоянии. Люди не могли уже ходить, только лежали, их прямо с танкера отвозили на машинах в госпиталь». Поэт Юрий Кузнецов ничего не написал о Балтийске, ведь, оказавшись на площадке погрузки, личный состав уже не имел права выйти за ее пределы. Прерывалась любая связь с внешним миром: ни писем, ни телеграмм, ни телефонных разго¬воров. Эти жесткие меры предосторожности распространялись не только на военнослужащих, но и на экипажи судов, включая капитанов. Трюмы заполнялись людьми доверху. Почти месяц перехода через Атлантический океан им было суждено находиться в раскаленной стальной коробке. Верхнюю часть трюма переделывали под казарму. По стенам крепили нары для 350 солдат и сержантов. Осуществлялась посадка на суда в полной темноте, скрытно. Такого количества людей для закрытого и не приспособленного для людей помещения было слишком много. Многие в пути заболевали, кто-то падал за борт. «Итак, - рассказывал поэт Юрий Кузнецов, - мы по¬гру¬зи¬лись в трюм гру-зо¬во¬го суд¬на и вы¬шли в от¬кры¬тое мо¬ре. Это был ав¬густ. За три дня на под-хо¬де к ос¬т¬ро¬ву Сво¬бо¬ды нас об¬лё¬ты¬ва¬ли аме¬ри¬кан¬ские са¬мо¬лё¬ты, пи¬ки¬ро¬ва-ли пря¬мо на па¬лу¬бу, слов¬но об¬ню¬хи¬вая. Я был на¬вер¬ху и всё это ви¬дел сво¬и-ми гла¬за¬ми. Ви¬дел аме¬ри¬кан¬ский сто¬ро¬же¬вой ко¬рабль. Он обо¬шёл вплот¬ную, сле¬ва на¬пра¬во, и скрыл¬ся. Нас на¬зы¬ва¬ли: «сол¬да¬ты в клет¬ча¬тых ру¬баш¬ках». Спа¬ли, за¬су¬нув ка¬ра¬би¬ны под ма¬т¬рас, обой¬мы в го¬ло¬вах. Ша¬ли-ла во¬ен¬ная хун¬та. Не¬что вро¬де кон¬тры. В са¬мую выс¬шую точ¬ку кри¬зи¬са в ночь с 25 на 26 ок¬тя¬б¬ря я де¬жу¬рил по свя¬зи. Ка¬нал свя¬зи шёл че¬рез ди¬ви¬зию ПВО в Га¬ва¬ну. Я слы¬шал на¬пря¬жён¬ные го¬ло¬са, кри¬ки: «Взле¬тать или нет, что Моск¬ва? Моск¬ва мол¬чит? Ах, мать так, так!». Та¬ко¬го ма¬та я не слы¬шал по¬сле ни¬ког¬да! Ну, ду¬маю, вот сей¬час нач¬нёт¬ся. Дер¬жись, зем¬ля¬ки! Са¬мо¬лё-ты взле¬тят, и ра¬кет¬чи¬ки не под¬ве¬дут. По¬ми¬рать, так с му¬зы¬кой!» Кубинский дневник С тех пор о славе лучше не мечтать С закушенными изнутри губами, Забыть о счастье и молчать, молчать - Иначе не решить воспоминаний. 25 октября 1962 года « Забыть о счастье и молчать…» - как рассказать то, что открылось в напряженнейший период в мировой истории… Невыразимо. Потом, когда кубинский кошмар остался во времени, в зрелом творчестве проявилось это кузнецовское ощущение вселенского катаклизма. Но уже на Кубе в 1962 году «представления» о мире подверглись реконструкции: Да, вот сейчас, когда всего превыше Ракет континентальные штыки, Все наши представленья и привычки Звучат, как устаревшие стихи. Два года проходил службу на Кубе Юрий Кузнецов. Проживание в палатках или в машинах с фургонами. Духота нестерпимая, но терпели. Фургоны за день так раскалялись, что и ночью находиться в них было испытанием, кроме того, ночью набрасывалась мошкара. Но нужно было держаться. За год в дивизионе погибло 35 человек, и все из-за технических аварий. Поэт тосковал о доме, слушал новости из СССР. Страна демонстрировала прорывы в космос: Машинам века доверяя слепо, Мы гоним их за роковой предел. Любуемся звездой, упавшей с неба. А может, это космонавт сгорел! «На Кубе меня угнетала оторван¬ность от Родины, - писал в дневнике Ю. Кузнецов. - Не хва¬тало того воздуха, в кото¬ром «и дым Отечества нам сладок и приятен». Кругом была чужая земля, она пах¬ла по-другому, и люди тоже. Русский воздух находился в шинах наших грузовиков и самоходных радиостанций. Такое определение воздуха возможно лишь на чужбине. Я поделился с ребятами сво¬им «открытием». Они уди¬вились: «А ведь верно!», и тут же забыли. Тоска по Родине была невыразима. После армии я возвратился в родной воздух, и всё стало на свои места. Я открыл русскую тему, которой буду верен до гробовой доски...». Шагнули в бездну мы с порога И очутились на войне. И услыхали голос Бога: «Ко мне, последние, ко мне!» «Кубинский дневник» Кузнецов начал писать лишь в последние три месяца своего пребывания на Кубе: июль, август, сентябрь 1964 года. «Я мало пи-сал и как бы отупел», - говорится в «Дневнике». Я лежу на жестком одре из досок, Неуютный кулак подогнав под висок. В кулаке словно нитка, зажата струя — След на Родину, пенистый путь корабля. Как ревёт он под ухом, как дышит бедой, Тот натянутый в сумерки путь молодой! А когда, наконец, засыпаю — кулак Разжимается. Нить обрывается. Мрак. Это стихотворение датировано поэтом 1964 годом. Немного было написано, но эти два года сыграют свою роль в дальнейшем творчестве поэта. Написано немного, а передумано несчётно, и что-то из осмысленного вылилось в его короткий дневник. А всё остальное - в его поэтические сборники, в творчество, которое позволяет говорить о русском поэте Ю.Кузнецове как о гении. В 1969 году в стихотворении «Ночь» он напишет: Я знаю, что среди мыслей Такие вдруг выпадали, Мне лучше б не видеть света И жизни вовек не знать! Четыреста карабинов В своих пирамидах спали. Один карабин не выдержал, Забился и стал стрелять. Никто из современников поэта: ни А.Вознесенский, ни Е.Евтушенко, ни Р.Рождественский – никто из них даже представить себе не мог того, что выпало пережить Кузнецову. В советское время не принято было распространяться об участии в локальных конфликтах. Только в 1990 году, снимаясь в фильме «Поэт и война», он рассказал о своем участии в Карибском кризисе, а затем коротко - в «Воззрениях» в 2003 году. Одинокий в столетье родном, Я зову в собеседники время. Свист свистит все сильней за окном — Вот уж буря ломает деревья. Николай Гумилев, когда в октябре 1914 года окунулся в события первой мировой войны на территории Восточной Пруссии (сегодня Краснознаменский район Калининградской области), тоже почти не писал стихов, только «Записки кавалериста». Но позже он назвал свои первые дни на войне «священными» и начал писать стихи, наполненные христианским содержанием. Некоторые критики не поняли тогда Гумилева, так как и не может этого понять не сидевший в окопах. Ведь там, как говорят, атеистов не бывает. В последний период творчества поэта у Кузнецова тоже было достаточно критиков, не принимавших его христианскую тематику, его вселенскость: Вместо рук над моей головой Вижу звездную млечную сетку. И роняет на купол живой Белый голубь зеленую ветку. Новое небо. 1982 год Так откройтесь дыханью Христа, Содроганью зарниц. И услышите голос Христа, А не шорох страниц. Кузнецов так оценивал свое участие в Карибском кризисе: «Ку¬ба ра¬но да¬ла мне два пре¬иму¬ще¬ст¬ва. Пер¬вое: моя че¬ло¬ве¬че¬с¬кая еди¬ни¬ца всту¬пи¬ла в ос¬т-рую связь с тра¬ги¬че¬с¬кой судь¬бой все¬го ми¬ра, я на¬прочь ли¬шил¬ся той узо¬с-ти, ко¬то¬рую на¬зы¬ва¬ют про¬вин¬ци¬а¬лиз¬мом. Вто¬рое: чув¬ст¬во Ро¬ди¬ны с боль-шой бук¬вы. Но¬с¬таль¬гия - не¬о¬быч¬ное чув¬ст¬во. Ро¬ди¬на бы¬ла за 12 ты¬сяч ки-ло¬ме¬т¬ров, а при¬тя¬ги¬ва¬ла к се¬бе, как ги¬гант¬ский маг¬нит. Я по¬нял тог¬да, что я рус¬ский. Я части¬ца Рос¬сии, и она для ме¬ня – всё». Возвратившись на Родину, лишенный «узости провинциализма», он вскоре понял, что в какой-то степени приходится примерить на себя образ трамвая, идущего по пути проложенных рельсов, оказаться «в стенах, за которыми новые стены». Поэт выбрал путь творческого строения и созидания «большого времени», «соразмерного человеку во всей полноте его человеческого бытия» (В.Федоров). Он поставил себе сверхзадачей «сфокусировать» «рассредоточенного» богатыря, что и делал в своих стихах. Калининград Я знаю, где-то в сумерках святых Горит мое разбитое оконце. Где просияет мой последний стих, И вместо точки я поставлю солнце. Ю. Кузнецов. 1998. А.З. Дмитровский, кандидат филологических наук, профессор БФУ имени Э.Канта, член Союза писателей России, не встречался с поэтом . Но среди его многочисленных исследовательских трудов есть работа: «Жанр параболы в лирике Ю.Кузнецова», где предметом филологического анализа стали стихи: «Рыцарь», «Кто здесь хозяин?», «Разговор глухих», «Тегеранские сны», «Я помню, как в дом возвратился», которые он относит к форме лирической параболы. В жанр параболы-притчи ученый включает «Атомную сказку», «Сказку о золотой звезде», «Сказку гвоздя», «Русскую бабку», «Простоту милосердия», «Поездку Скобелева», «Вестника» и другие. Алексей Захарович приглашает меня домой, чтобы показать свои реликвии, связанные с Юрием Кузнецовым. Мы снова говорим о сложной и многообразной форме лирической параболы, к которой относится миф, «где господствует пафос романтики, драматизма, трагизма, а сюжет, как правило, романтический: «Мужик», «Змеиные травы», «Колесо», «Голос», «Бочка», «Полет», «Видение», «Портрет учителя». «Крупнейший русский поэт, - говорит Алексей Дмитровский, - он запечатлел рефлексию величия и трагизма русского характера и уникальности русской судьбы – в ключевых ассоциациях современности и родной истории, вечных тем и повседневности, причем, в поэтической образности… Он вызывал к себе разное отношение читателей, но его могучий талант, его особая «тайная свобода» в наследовании отечественной классике и фольклору, в конечном счёте, пребывали выше всяких споров. В золотом фонде отечественной словесности также навсегда останутся его поэтический перевод «Слова о законе и благодати». А.З. Дмитровский рассказывает: «Поэт отметил автографом книгу для нашего факультета «Избранное: Стихотворения и поэмы», дата 17.05.94. Он передал свою личную авторучку, - свое Перо. У нас на факультете стихи Юрия Кузнецова в постоянной работе, в специализации по сравнительной поэтике литературных жанров». Как драгоценную реликвию хранит у себя Алексей Захарович авторучку Кузнецова и сборник стихов с надписью «Алексею Захаровичу Дмитровскому на добрую память. Ю.Кузнецов». Память о Юрии Кузнецове в Калининграде осталась навечно не только в этих священных предметах. Здесь помнят, что «нельзя читать стихи, как газету». Калининградская область, отделенная границами от большой России, может быть, глубже и острее чувствует слова о том, что «в наше прозаическое время остался один богатырь – русский народ», что один человек может быть «равен народу». Исполинской величины сознание Юрия Кузнецова вместило в себя вселенскую историю, живое единство предков и потомков, для которых с Куликова поля поэт вынес: …Рваное знамя Победы Вынес на теле своем, Вынес пути и печали, Чтоб поздние дети могли Латать им великие дали И дыры российской земли.